Нора Адамян - Девушка из министерства [Повести, рассказы]
Убедившись, что разговора не получится, дядя Торос стал сочинять на ходу песни, выражающие его настроение:
Когда человек возвращается домой, в его сердце живет радость.
Когда человек едет из дому, в его сердце живет надежда.
Ни песни, ни разговоры Врамшапуха не интересовали. Продаст колхоз тонну или десять тонн капусты — это было ничтожное событие по сравнению с неприятным объяснением, которое произошло в этот день у Врамшапуха с проректором.
Профессор сказал, что диссертация слишком затянулась, что в своих изысканиях диссертант открывает уже открытое, разменивается на мелочи, — словом, позволил себе грубое, нечуткое и нетактичное вмешательство в творческую лабораторию молодого ученого.
Врамшапух высказал это профессору с достаточной твердостью и окончательно укрепился в давно назревшем решении — перейти из университета в систему Академии наук.
Сестре Бавакан придется съездить в город, попросить академика, который ею так восхищался, о содействии. Старик ей не откажет.
Так что, пожалуй, к лучшему, что он решил сейчас съездить домой. Затею со сватовством необходимо прекратить, тем более что этот Мацо всегда был грубым, несимпатичным парнем.
И вообще — для чего Эрик выходит замуж? Будет ли ей лучше от этого — неизвестно, а для Врамшапуха создаст множество неудобств и осложнений. Сейчас жизнь налажена. Время от времени Эрик наезжает в город, прибирает комнату, следит за бельем и одеждой брата, привозит или присылает продукты. С ее замужеством все это может измениться, возникнут недоразумения насчет дома, который по праву принадлежит Врамшапуху. Бессмысленно. Эрик сама это, конечно, поймет и одумается…
Бедная! Как она обрадовалась его приезду! «Надо, пожалуй, бывать здесь почаще, He то живет женщина одна, чувствует потребность заботиться о ком-нибудь, вот и лезет в голову блажь».
…Врамшапух лежал на пухлых шерстяных тюфяках, и обстановка родительского дома возвращала его к дням детства.
Ему вспомнилось, как маленькие темные руки матери опускались в плошку с молоком, осторожно подхватывали и перекладывали на тарелку желтоватый круг каймака: «Ешь, сыночек, зернышко мое, ешь…»
Но главной силой тех далеких лет был отец. Неразговорчивый, даже суровый, он, глядя на сына, всегда ласково, умиленно улыбался.
«В клуб кино привезли, пустишь нас? Пусти…» — клянчила Тамам. Отец хмурился, молчал. «Очень хорошее кино, все пойдут, пусти», — хныкала Эрик. «Пошли прочь!.. Еще и кино… Нечего вам делать».
Девочки подговаривали Врамшапуха: «Скажи: „Пусть сестры со мной в кино пойдут, а то меня мальчишки затолкают“».
Врамшапух со всех ног бежал к отцу: «Кино хочу смотреть!» — «Умру за тебя! Иди, сынок, посмотри, родной. Тамам, Эрик, чтоб волосок с головы брата не упал! Жена, дай им по яйцу». Яйцо в те годы — плата за билет.
Бавакан к этому времени была уже выдана замуж в горное село. Иногда она приезжала и забирала к себе братика погостить. Отец приказывал: «Береги. Вы все трое его одного не стоите».
Старик, конечно, ошибался. Сестры тоже вышли в люди. Но женщинами надо руководить. Вот хотя бы эта история с Эрик…
А Эрик лежала на тахте без сна, взволнованная сомнением: сказать братцу о Мацо или нет? Ждала, что он сам спросит: «Как тебе живется, сестра?»
Сейчас, когда темно и тихо, ей было бы легче поделиться с ним, попросить совета.
Но братец устал с дороги. Ничего не сказал. Уснул.
Утром, еще до завтрака, Врамшапух отправился в поле и вернулся оттуда с букетом желтых бессмертников. В саду он срезал длинные плети хмеля, сплел гирлянду и с значительным, грустным лицом обвил ею карточку Шмавона.
Эрик стояла за спиной брата, смотрела на фотографию и не могла вспомнить живого Шмавона — ни голоса его, ни лица, ни движений. Семнадцать лет изо дня в день разнесли ее горе и память о недолгих месяцах замужней жизни.
И она чувствовала себя виноватой.
После полудня приехали сестры. Еще из машины Бавакан кричала:
— Ну, братец, никто не вытащил бы меня из села в такое горячее время. Только ради тебя…
Тамам сейчас же принялась расхваливать свою новую школу. Врамшапух слушал сочувственно до тех пор, пока не понял, куда она клонит.
Ах, сестра, сестра! Позволит ли себе Врамшапух преподавать в сельской школе, после того как государство потратило на его образование такие громадные деньги? Это так же неразумно и расточительно, как палить из пушек по воробьям.
В доме все время толкались люди, приходили и уходили соседи, родственники. Трудно было урвать минутку и договориться с Бавакан. Только после полудня, когда посторонние разошлись, Врамшапух изложил свое дело.
— Съезди, сестра. Я знаю, что у тебя тоже сейчас со временем туго. Но, понимаешь, это надо сделать.
Бавакан ничего не ответила. А что, собственно, ей отвечать? Нужны не слова, а дела.
Обеденный стол накрыли, когда солнце уже перевалило за половину неба. Эрик положила на стол хлеб, сыр, зелень и сняла с огня котел душистого спаса.
Врамшапух сел во главе стола, по правую руку — Бавакан, по левую — Тамам. Снова семья за столом отчего дома! Как редко это теперь бывает и как ненадолго!
Эрик разливала спас по тарелкам, когда в дом твердой мужской поступью вошел Мацо Дастакян. Он протянул руку Врамшапуху, потом Бавакан и Тамам.
Со стороны казалось, что он совершенно спокоен, но уже сердцем знающая его Эрик понимала, как нелегко ему далось непринужденно войти и сесть за стол, не дожидаясь приглашения. Он поманил пальцем Эрик, сказал тихо:
— Там за дверью одна вещь стоит. Принеси.
Она притащила маленький тяжелый бочонок, перелила из него в графин персиковую водку.
Если трудно было догадаться о чувствах Мацо, то на Эрик достаточно было взглянуть. Щеки ее покрылись багровыми пятнами, тарелки дрожали в больших смуглых руках.
Спасибо, сестры сделали вид, точно ничего не случилось. Может быть, им и раньше было что-нибудь известно, кто знает?
Братец нахмурился, стал поправлять очки, но потом тоже разговорился. Начал есть.
Эрик поставила тарелку супа перед Мацо.
— Ну, а пить не будем? — спросила Бавакан. — Водку для чего налили?
Она первая подняла рюмку.
— За тебя, братец. Чтоб всегда радовал ты нас, чтоб никогда не ощутили мы отсутствия твоего.
Все потянулись чокаться с Врамшапухом. Но он поднял свой стакан, стукнул им об стол.
— Нет!
Голос его прозвучал неожиданно громко и строго.
— Мысли мои сегодня о другом.
Все молча смотрели на братца, все ждали, что же он скажет.
— Я думаю сегодня о высоких нравственных традициях народа, пронесенных в наши дни его славными дочерьми. Я думаю сегодня о единственной любви, которая делала сердца наших женщин непорочно чистыми. В этой связи я хочу сказать о своей сестре Эрик, скромной труженице, свято хранящей верность своему герою-мужу. Эта верность украшает ее жизнь, служит примером для молодых, вызывает уважение у всех знающих ее.
Мой незабвенный друг Шмавон может спать спокойно. Его жена останется верна ему. Она будет жить, как одинокое дерево на вершине горы. Эрик, я ценю тебя!
В этой красивой речи имелись кое-какие неточности. Шмавон никогда не был другом Врамшапуха. Они виделись один-единственный раз, когда жених приезжал из своего села за невестой. И было тогда братцу Врамшапуху всего тринадцать лет.
Но об этом никто не вспомнил. По загорелому лицу Эрик бежали слезы, она вытирала их ладонями.
Врамшапух со строгим выражением лица выпил водку. Бавакан, громко вздохнув, потянулась за рюмкой, но Мацо спросил:
— Я не понял — за что буду пить? Ты, Врамшапух, сказал насчет дерева. Но дерево каждой весной цветет и свой плод дает. Его обычаи такие.
— Человек потому и человек, что живет по другим законам.
— Нет такого закона, чтоб всю жизнь нести горе.
— Есть высокие понятия и традиции, которые не всем доступны.
Мацо беспомощно огляделся. Он искал поддержки. Ему было трудно вести этот иносказательный разговор. Эрик откровенно плакала. Тамам потупилась. Бавакан тоже смотрела в сторону.
— Давай, брат, криво сядем — прямо скажем, — решился Мацо. — Чем я тебе не подхожу? Чем не нравлюсь? Выскажи начистоту.
— А кто ты такой, чтоб мне нравиться? Я тебя до сих пор не знал и дальше знать не хочу.
— Не знал? — крикнул Мацо. — Ах ты…
Он готов был сказать что-то отчаянное, но спохватился, встал из-за стола и, размахивая на ходу руками, пошел к двери. Там он снова обернулся к Врамшапуху:
— Я, когда это дело начинал, много думал. И о нем тоже думал. — Мацо кивнул на фотографию Шмавона. — Я убежден, что ему ничего плохого не делаю. И для Эрик только хорошего хочу. А вот тебя не учел.
Он толкнул дверь и пошел было прочь.
— Мацо! — отчаянно закричала Эрик.
